Неточные совпадения
— Но все же таки… но как же таки… как же запропастить себя в деревне? Какое же общество может быть между мужичьем? Здесь все-таки на улице попадется навстречу генерал или князь. Захочешь — и сам пройдешь мимо каких-нибудь
публичных красивых зданий, на Неву пойдешь взглянуть, а ведь там, что ни попадется, все это или мужик, или баба. За что ж себя осудить на невежество на всю
жизнь свою?
Сам же он во всю
жизнь свою не ходил по другой улице, кроме той, которая вела к месту его службы, где не было никаких
публичных красивых зданий; не замечал никого из встречных, был ли он генерал или князь; в глаза не знал прихотей, какие дразнят в столицах людей, падких на невоздержанье, и даже отроду не был в театре.
— Интересная тема, — сказал Тагильский, кивнув головой. — Когда отцу было лет под тридцать, он прочитал какую-то книжку о разгульной
жизни золотоискателей, соблазнился и уехал на Урал. В пятьдесят лет он был хозяином трактира и
публичного дома в Екатеринбурге.
«Разведчик. Соглядатай. Делает карьеру радикала, для того чтоб играть роль Азефа. Но как бы то ни было, его насмешка над красивой
жизнью — это насмешка хама, о котором писал Мережковский, это отрицание культуры сыном трактирщика и — содержателя
публичного дома».
Она слыхала несколько примеров увлечений, припомнила, какой суд изрекали люди над падшими и как эти несчастные несли казнь почти
публичных ударов. «Чем я лучше их! — думала Вера. — А Марк уверял, и Райский тоже, что за этим… „Рубиконом“ начинается другая, новая, лучшая
жизнь! Да, новая, но какая „лучшая“!»
Брат был для меня большой авторитет, но все же я знал твердо, что не вернусь ни через полчаса, ни через час. Я не предвидел только, что в первый раз в
жизни устрою нечто вроде
публичного скандала…
— Ну тебя в болото! — почти крикнула она. — Знаю я вас! Чулки тебе штопать? На керосинке стряпать? Ночей из-за тебя не спать, когда ты со своими коротковолосыми будешь болты болтать? А как ты заделаешься доктором, или адвокатом, или чиновником, так меня же в спину коленом: пошла, мол, на улицу,
публичная шкура,
жизнь ты мою молодую заела. Хочу на порядочной жениться, на чистой, на невинной…
Нетерпеливо платят вперед деньги и на
публичной кровати, еще не остывшей от тела предшественника, совершают бесцельно самое великое и прекрасное из мировых таинств — таинство зарождения новой
жизни, И женщины с равнодушной готовностью, с однообразными словами, с заученными профессиональными движениями удовлетворяют, как машины, их желаниям, чтобы тотчас же после них, в ту же ночь, с теми же словами, улыбками и жестами принять третьего, четвертого, десятого мужчину, нередко уже ждущего своей очереди в общем зале.
И так без конца, день за днем, месяцы и годы, живут они в своих
публичных гаремах странной, неправдоподобной
жизнью, выброшенные обществом, проклятые семьей, жертвы общественного темперамента, клоаки для избытка городского сладострастия, оберегательницы семейной чести четыреста глупых, ленивых, истеричных, бесплодных женщин.
Будучи от природы весьма обыкновенных умственных и всяких других душевных качеств, она всю
жизнь свою стремилась раскрашивать себя и представлять, что она была женщина и умная, и добрая, и с твердым характером; для этой цели она всегда говорила только о серьезных предметах, выражалась плавно и красноречиво, довольно искусно вставляя в свою речь витиеватые фразы и возвышенные мысли, которые ей удавалось прочесть или подслушать; не жалея ни денег, ни своего самолюбия, она входила в знакомство и переписку с разными умными людьми и, наконец, самым
публичным образом творила добрые дела.
— Позвольте, дорогой сенатор! — прервал я его, — вероятно, кто-нибудь из русских"веселых людей"ради шутки уверил вас, что каторга есть удел всех русских на земле. Но это неправильно. Каторгою по-русски называется такой образ
жизни, который присвоивается исключительно людям, не выполняющим начальственных предписаний. Например, если не приказано на улице курить, а я курю — каторга! если не приказано в пруде
публичного сада рыбу ловить, а я ловлю — каторга!
Кругом было так много жестокого озорства, грязного бесстыдства — неизмеримо больше, чем на улицах Кунавина, обильного «
публичными домами», «гулящими» девицами. В Кунавине за грязью и озорством чувствовалось нечто, объяснявшее неизбежность озорства и грязи: трудная, полуголодная
жизнь, тяжелая работа. Здесь жили сытно и легко, работу заменяла непонятная, ненужная сутолока, суета. И на всем здесь лежала какая-то едкая, раздражающая скука.
Посмотрите на частную
жизнь отдельных людей, прислушайтесь к тем оценкам поступков, которые люди делают, судя друг о друге, послушайте не только
публичные проповеди и речи, но те наставления, которые дают родители и воспитатели своим воспитанникам, и вы увидите, что, как ни далека государственная, общественная, связанная насилием
жизнь людей от осуществления христианских истин в частной
жизни, хорошими всеми и для всех без исключения и бесспорно считаются только христианские добродетели; дурными всеми и для всех без исключения и бесспорно считаются антихристианские пороки.
О чем, бывало, ни заговоришь с ним, он все сводит к одному: в городе душно и скучно жить, у общества нет высших интересов, оно ведет тусклую, бессмысленную
жизнь, разнообразя ее насилием, грубым развратом и лицемерием; подлецы сыты и одеты, а честные питаются крохами; нужны школы, местная газета с честным направлением, театр,
публичные чтения, сплоченность интеллигентных сил; нужно, чтоб общество сознало себя и ужаснулось.
В течение полугода я испытал все разнообразие петербургской
жизни: я был в воронинских банях, слушал Шнейдершу, Патти, Бланш Вилэн, ходил в заседания суда, посетил всевозможные трактиры, бывал на публицистических и других раутах, присутствовал при защите педагогических рефератов, видел в"Птичках певчих"Монахова и в"Fanny Lear"Паску, заседал в
Публичной библиотеке и осмотрел монументы столицы, побывал во всех клубах, а в Артистическом был даже свидетелем скандала; словом сказать, только в парламенте не был, но и то не потому, чтобы не желал там быть, а потому, что его нет.
Третий, еще более скабрезный вопрос представляют
публичные сборища, митинги и т. д., которые также известным образом отражаются на народной
жизни и, конечно, не меньше питейных домов имеют право на внимание статистики. Не изъять ли, однако ж, и его? Потому что ведь эти статистики бог их знает! — пожалуй, таких сравнительных таблиц наиздают, что и жить совсем будет нельзя!
Я убежден, что у того, кто не воспитывался в
публичном учебном заведении, остается пробел в
жизни, что ему недостает некоторых, не испытанных в юности, ощущений, что
жизнь его не полна…
Находя во всю
жизнь большое удовольствие читать избранным свои стихи, я постоянно считал
публичное их чтение чем-то нескромным, чтобы не сказать профанацией.
Отчего человеку хочется быть богатым? Отчего ему нужны дорогие лошади, хорошие одежды, прекрасные комнаты, право на вход в
публичные места, увеселения? Только от недостатка духовной
жизни.
А между тем институтская
жизнь обогатилась еще одним событием, происходившим ежегодно в конце мая: наступил день выпуска и
публичного акта старших.
Попал я через одного француза с первых же дней моего житья в этот сезон в пансиончик с общим столом, где сошелся с русским отставным моряком Д. — агентом нашего"Общества пароходства и торговли", образованным и радушным холостяком, очень либеральных идей и взглядов, хорошо изучившим лондонскую
жизнь. Он тоже не мало водил и возил меня по Лондону, особенно по части экскурсий в мир всякого рода курьезов и
публичных увеселений, где"нравы"с их отрицательной стороны всего легче и удобнее изучать.
И в журнализм, в писательские сферы я еще не проникал. Не привлекала меня особенно и политическая
жизнь, которая тогда сводилась только к Палате. Париж еще не волновался, не происходило еще ни
публичных митингов, ни таких
публичных чтений, где бы бился пульс оппозиции. Все это явилось позднее.
И вся литературная
жизнь столицы сводилась за весь этот двухлетний период к нескольким
публичным чтениям, где публика могла слышать Некрасова, Тургенева ("Довольно"), Достоевского, Полонского, Майкова, некоторых менее известных литераторов.
Да и вообще тогда не было в Вене никаких центровчисто литературного движения. Поразительно бедной являлась столичная
жизнь по части
публичных чтений, литературных conferences, писательских вечеров, фестивалов или
публичных заседаний литературного оттенка.
Это была типичнейшая фигура. Из малограмотных мещан уездного города он сделался настоящим просветителем Нижнего; имел на родине лавчонку, потом завел библиотеку и кончил свою
жизнь заведующим городской
публичной библиотекой, которая разрослась из его книгохранилища.
Весь этот развал сезона дал мне вкусить тогдашнюю столичную
жизнь в разных направлениях. В писательский мир я уже был вхож, хотя еще с большими пробелами, в театральный также,
публичные сборища посещал достаточно.
И французам жилось куда вольнее, чем жителям Петербурга и Москвы. На улице, в кафе, в театре, на
публичном балу вы себя чувствовали совсем легко, и вот эта-то легкость
жизни в публике и составляла главную прелесть Парижа.
Как только студент имел побольше от родителей, он непременно обзаводился подругой, которую тут же, в Латинском квартале, выбирал из тех якобы"гризеток", которыми полна была
жизнь кафе и бульвара St. Michel, а в особенности —
публичных балов.
Остальные дни недели были отданы ответным визитам, вечерам, балам, концертам,
публичным лекциям, защитам диссертаций и тому подобным исполнениям обязанностей светской
жизни. В вихре меняющихся впечатлений быстро летело время. Это была показная
жизнь дома Шестовых.
Экие глупости я спрашиваю! Кто же она в сущности?.. Une fille publique! [
Публичная девка! (фр.).] И больше ничего. Как бы она там ни была… séduisante [соблазнительна (фр.).], что же может быть гаже ее
жизни?
Было ли то безумие, которое овладевает иногда так внезапно самыми сильными и спокойными умами, или действительно — под визг пьяной скрипки, в стенах
публичного дома, под дикими чарами подведенных глаз проститутки — он открыл какую-то последнюю ужасную правду
жизни, свою правду, которой не могли и не могут понять другие люди.
Если бы не знать наверное, он сказал бы, что уже был здесь однажды, — так минутами начинало все это казаться знакомым и привычным. И это было неприятно, так как слегка отчуждало его от себя и от своих и странно приближало к
публичному дому с его дикой, отвратительной
жизнью.